Начало XX века — время становления массовой военной пропаганды (ВП). Великая война стала первым опытом масштабного, индустриального по своему характеру конфликта, к которому оказалась не готова ни одна из противоборствующих сторон. Это обстоятельство отразилось и в сфере пропаганды, хотя большинство её приёмов уже были изобретены и использованы много раньше. Но обширное вовлечение гражданского общества в военные действия — это феномен, который неуклонно рос с начала XIX века. Газеты, с распространением грамотности, с появлением телеграфа, радио и телефона, стали играть роль основных средств массовой информации и широко влиять на общественность. Война преобразовала пропаганду в системную информационную политику.
Главная задача ВП — мобилизация населения вокруг власти, поддержание внутреннего порядка и консолидация сил общества во имя войны. Людей нужно убедить в готовности терпеть лишения и идти на жертвы. Пути решения все страны прокладывали методом проб и ошибок. Сначало это были импровизированные, ситуационные меры. Никто не разрабатывал заранее продуманных стратегий. Универсальные методы и средства пропаганды, были выработаны со временем.
Первой мерой, которую инстинктивно и быстро приняли все участники конфликта, стала цензура — максимальное ограничение информации о ходе военных действий, мобилизации и о состоянии вооружённых сил. Не зря английский историк Кейт Хейст отмечала: "Пропаганда только тогда становится по-настоящему эффективной, когда доступ населения к информации строго ограничен".
Это было новшеством, и правительства воюющих стран наломали немало дров, прежде чем нащупали хоть какой-то конструктивный подход к взаимодействию со средствами массовой информации. Кто-то сделал это быстрее и эффективнее, кто-то — медленнее и хуже.
Затем ВП нужно было дать своему населению ответы: — кто мы, за что и против кого воюем и чего хотим добиться в этой войне. С этой целью широко распространялись рассуждения, о войне — не просто как межгосударственной потасовке, а как о мировоззренческом, цивилизационном конфликте, где на повестке дня стоит вопрос выживания целых наций и рас.
Собственную идентичность проще всего создать опираясь на образ врага и образ «иного». Для этого дикость и жестокость противника противопоставлялась высоким моральным качествам своего народа.
Например, в российской пропаганде того времени в качестве инструмента для внутренней мотивации продвигался тезис о том, что страна с началом войны пробудилась ото сна, и что только теперь русское общество воспряло и оживилось. Подобная идея об омоложении и оздоровлении нации через войну, в похожих выражениях, но в разных масштабах, была распространена и во Франции и в Великобритании.
В странах Антанты сложилась странная ситуация с целями войны. С одной стороны, обществу требовалось предъявить понятный и желаемый образ будущего. С другой стороны, воюющие страны стремились лишний раз не конкретизировать своё видение послевоенного мира.
Ведь вопрос о послевоенном переделе мог повлечь за собой ненужные трения с союзниками. Например, Россия претендовала на Константинополь с Черноморскими проливами, и очень беспокоились о мнении союзников по этому поводу. Во-вторых, воюющие стороны опасались заработать репутацию хищников в глазах общественного мнения нейтральных государств. Поэтому все рассуждения о послевоенном устройстве мира носили очень абстрактный характер.
Имелись и универсальные нарративы пропаганды, которые использовали буквально все. Например, апелляция к своему славному военному прошлому. В России это было обращение к опыту 1812 года: Великую войну царская пропаганда называла Второй Отечественной.
Во Франции пропагандисты черпали своё вдохновение в противопоставлении текущей войны неудачной для страны франко-прусской войне. В Англии ссылались на славную историю Британской империи, которая якобы традиционно выступала защитницей международного права. Разумеется, это были искусственные нарративы, но они резонировали с настроениями части обществ.
Приёмы пропаганды часто апеллировали не к логике, а к эмоциям и инстинктам, стремясь интерпретировать войну не как политический, а как нравственный и мировоззренческий конфликт — представить бойню как противостояние добра и зла, цивилизации и варварства. Истинной религии и ереси.
Для этого создавался образ врага нарушавшего обычаи и законы войны. С подробным и нередко натуралистическим описанием его реальных и мнимых зверств в отношении слабых: военнопленных и мирного населения (во Франции к этому добавляли элементы расизма). Чтобы враг не казался слишком страшным, его высмеивали, чаще всего вражеских военачальников и глав государств.
Например, в странах Антанты очень любили высмеивать подкрученные усы германского кайзера Вильгельма II. Доставалось и культуре. Так мишенью пропагандистов Антанты даже стал философ Фридрих Ницше.
Религиозный мотив был больше характерен для российской пропаганды:
"С крестом в руке, с молитвой на устах идёт наш народ, народ-богоносец, объявить человечеству свободу."
Это "противостояние добра и зла", сейчас очень напоминает мем о двойных стандартах и работало в примитивном, наивном и карикатурном виде. Например, французская пропаганда изображала противоборство древней латинской культуры с нашествием агрессивных диких гуннов. Российская ВП преподносила войну как высшее противостояния славянства и тевтонства. И во всех странах воспитывалось представление о том, что в военных преступлениях германской армии виноват весь немецкий народ вместе с кайзером.
К такому образу врага в разных странах пришли с разной скоростью. Во Франции, России и Германии чёрно-белая картина мира с возложением на противника коллективной вины за развязывание войны возникла почти сразу. А вот в Великобритании СМИ ещё какое-то время соблюдали некоторую объективность, различая немецкие элиты и немецкое общество. Однако вскоре и они пришли к идее, что в войне виноват весь немецкой народ. И именно британская пропаганда внесла наибольший вклад в демонизацию всех немцев.
Atrocity propaganda — пропаганда жертв.
Элементы полного расчеловечивания противника и его демонизация применялись в военной пропаганде задолго до XX века. Например, в Ливонскую войну поляки («летучие листки») и пруссаки в Семилетнюю использовали их против России. Россия использовала против татар и турок. Английская пропаганда XVI века демонизировала Испанию — этот конфликт по сей день во многом представляется схваткой "прогрессивной и свободолюбивой" Англии с "отсталой и агрессивной" Испанией. В Первую Мировую расчеловечивание вышло на новый, недосягаемый прежде уровень.
Никогда прежде гражданское население не было охвачено этой пропагандой в таком масштабе и никогда раньше она не попадала на такую благодатную почву.
Если раньше воздействие пропаганды зверств было ограниченным. Например, во время греческой революции 1821-1829 годов британская пресса рассказывала своим читателям о турецких зверствах (резня на Хиосе в 1822 году), а польские эмигранты в европейских газетах красочно описывали зверства царского режима при подавлении восстаний. Это, конечно, вызывало возмущение в общественном мнении, но речь шла про описание страданий каких-то далёких народов, которым можно было посочувствовать, но не более того. Однако в Первую Мировую войну всё уже было по-другому.
Во-первых, рассказы о подобных ужасах вызывали гораздо большую эмоциональную вовлечённость, потому что касались соотечественников или жителей соседних стран вроде Бельгии. Во-вторых, по современным меркам, пропаганда зверств была очень грубой, нарочито кадаврической и прямолинейной. В абсолютном большинстве случаев, она основывалась на анонимных свидетельствах, которые невозможно было проверить.
Даже в веке XXI не все люди, погружённые в информационную повестку, научились соблюдать информационную гигиену и выработали иммунитет к методам ВП. Люди, жившие более ста лет назад, столкнулись с этим явлением впервые. Да и доверия к печатному слову тогда было несопоставимо больше.
Поэтому в годы Первой Мировой войны пропаганда зверств при всех своих очевидных недостатках имела гораздо больший резонанс, чем в современных условиях.
Но, естественно, такие топорные приёмы у наиболее разумных людей вызывали отторжение. Судя по дневникам и воспоминаниям в России немало людей уже в 1914-1915 годах подмечали прямолинейность официальной пропаганды, поэтому она не встречала у них симпатии и поддержки. Многие офицеры вспоминали, что ВП, направленная на простых солдат, часто била мимо цели. Нижним чинам было непонятно, почему немцы и австрийцы — такие же христиане, как и они сами — вдруг оказались не просто врагами, а врагами всего рода человеческого. Русским солдатам было более привычным видеть непримиримых врагов в лице нехристиан: турок или японцев.
Особо стоит отметить упор британских властей на пропаганду зверств. Скорее всего это требовалось для объяснения общественному мнению Соединённого Королевства необходимости вступления в войну. Ведь в отличие от России и Франции, Великобритания не подвергалась нападению. Она сама объявила Германии войну.
Британские пропагандисты не могли объявить немцев агрессорами, как это сделали их российские и французские коллеги. Поэтому для легитимности участия своей страны в войне, британская ВП нещадно эксплуатировала образ «изнасилованной Бельгии». Тем более что немцы давали все основания — резни в Льеже и Динане, сожжение Лёвена (Лувена) в августе 1914 года, истории британских медсестёр Эдит Кэвелл и Грейс Хьюм. А ещё истории о распятом на двери сарая канадском солдате и о германской фабрике по утилизации трупов для изготовления глицерина и мыла.
В наше время совершенно точно известно, что значительная часть описания зверств, приписываемых германским военным в годы Первой Мировой войны, являлись плодом фантазии как пропагандистов так и наиболее активных жителей стран Антанты, которые даже не были на фронте.
Вот пример — история об отрезанных грудях медсестры Грейс Хьюм.
28 декабря 1914 года семнадцатилетняя Кейт Хьюм из Дамфриса предстала перед судом Эдинбурга за публикацию двух поддельных писем в местной газете «Дамфрис Стандард». Первое письмо, от её сестры Грейс, было написано в форме прощания на смертном одре. Во втором, от вымышленной коллеги Грейс медсестры Маллард, рассказывалось о том, как немецкие солдаты отрезали груди сестре Хьюм и оставили её истекать кровью на полу бельгийского госпиталя в Вильворде. Присяжные сочли преступление достаточно серьёзным и Кейт Хьюм получила условный срок за фабрикацию «отвратительной истории», которая намеренно «шокировала и ужаснула» общественность.
Но, спустя 9 месяцев после публикации письма Кейт британское правительство выпустило доклад о бесчинствах немцев в Бельгии. В докладе лорд Джеймс Брайс и его коллеги утверждали, что после тщательного расследования у них появились неоспоримые доказательства того, что немецкие солдаты отрезали женщинам груди, закалывали штыками младенцев, отрубали руки маленьким детям и насиловали, грабили и калечили граждан мирной и нейтральной Бельгии. Лорду Брайсу аплодировали за то, что он подтвердил и предал гласности агрессивное поведение немецкой армии.
Это действительно оказалось мощным маркетинговым инструментом — способом "продать" ненужную войну обществу. Использование изображений насилия в отношении женщин и детей создало набор казалось бы неопровержимых моральных императивов, с помощью которых можно было заставить замолчать антивоенную оппозицию, убедить новобранцев и потребовать даже самых ужасающих жертв от родителей, которые умоляли военные ведомства вернуть своих сыновей.
Со времени немецкого вторжения в Бельгию британцы постоянно распространяли рассказы о жестокостях германцев самого садистского толка. На основе раздутых слухов, либо откровенных выдумок, они сравнивали немецкую армию с «одной огромной бандой Джека-потрошителя». Сейчас эти публикации сразу признали бы фейками из-за ссылок на анонимные и сомнительные источники.
Сложнее обстоит дело с официальными документами вроде доклада Брайса. Они отличались от писем Кейт Хьюм не жуткими подробностями описываемых зверств, а в официальном одобрении и активном использовании ряда ярких образов в СМИ.
В них непроверяемые свидетельства соседствовали с доказанными случаями военных преступлений германской армии. Это уже очень похоже на современную пропаганду, в которой откровенный вымысел неразрывно переплетается с объективно установленными и доказанными свидетельствами. Не ложь, а полуправда.
Действительно репрессии в отношении мирного населения, массовые бессудные расстрелы, взятие заложников, пытки пленных и изнасилования — всё это было на самом деле. Но военные преступления германской армии на оккупированных территориях происходили не настолько массово и извращённо, как это утверждала пропаганда стран Антанты. Жестокость немецкой политики устрашения "мирняка" на захваченных территориях происходила не из-за национальной кровожадности, а согласно логике войны.
Согласно нормам международного права, гражданское население не имеет права вмешиваться в ход боевых действий — брать в руки оружие, партизанить, устраивать засады на военные патрули и разъезды, собирать и передавать сведения о противнике.
В Бельгии же с первых дней войны многие патриоты оказывали ожесточённое сопротивление немецким оккупантам. Они партизанили: стреляли в спину, раненым и пленным выкалывали глаза, отрезали носы, уши, конечности и половые органы.
На низовом уровне это вызывало озлобление у немецких солдат и их ответную реакцию — военные преступления. Германское командование подавляло сопротивление гражданского населения массовыми репрессиями.
В бельгийском городе Динане в августе 1914 года многочисленные обстрелы со стороны французов германцы ошибочно приняли за партизанские действия бельгийских франтиреров. За несколько дней обозлённые немцы расстреляли более полутысячи мирных жителей и разрушили почти весь город.
В "гибридной" войне инициатива была на стороне стран Атанты. Германии чаще приходилось оправдываться, а это заведомо проигрышная позиция. Помимо «сочных» информационных поводов: репрессий в Бельгии, потопления «Лузитании», неограниченной подводной войны и применения химоружия, у немцев была и главная проблема. Простой факт фундаментально подрывал убедительность немецких пропагандистских усилий: Германия изначально выступала в роли агрессора и вела войну на чужой территории.
Пропаганда имела и продолжительные последствия. Поскольку тезис о коллективной вине всех немцев за развязывание войны прививался целенаправленно, массово и активно на протяжении многих лет, то он пустил глубокие корни в общественном сознании. Так было и с жителями Германии после поражения в войне и внушительных репараций. Негативные стереотипы в отношении целой нации в будущем, помогают легко вновь сформировать образ врага.
Но за долгие годы прежние предрассудки в отношении целых народов совместными усилиями политических и интеллектуальных элит европейских государств сознательно притушёвывались и постепенно сходили на нет. В современном европейском дискурсе уже никто не вспоминает, что совсем недавно, по историческим меркам, французы и немцы искренне и массово ненавидели друг друга.
Негативные стереотипы в отношении целых народов, подчиняясь динамике объективной политической и экономической конъюнктуры, могут существовать бесконечно долго, подпитываться и возрождаться, если за ними стоят конкретные политические интересы. То есть если правительство постоянно рассказывает своим людям о зверствах "врагов", это скорее всего неправда, которая служит для целей правительства. Без этой подпитки ненавистью, а тем более с появлением противоположной политической воли и изменением экономической факторов, негативные стереотипы имеют тенденцию к постепенному затуханию и улучшением отношений между странами. История знает такие примеры, и один из них — это история Первой Мировой войны.
Источник: vk.com
